Автор Борис Войцеховский Флэшбэк
Кинематографичности ощутимо не хватает. Если бы в этом сценарии – существуй этот сценарий в принципе – кто-то прописывал бы в хронологическом порядке эпизоды, первым бы стал флэшбэк, этакий длинный обратный кадр – чуть размытый, пастельный, может быть, даже слегка в рапиде.
Впрочем, для начала стоило бы отметить место действия: дорога после поворота на Маджалис – сильно разбитая и еще более сильно запыленная (вот откуда эта пастельность и размытость!). Подпрыгивая на ухабах, по ней медленно тащится старенький «москвич» с неместными номерами.
На экране появляется надпись. Крупно: дорога на Кубачи. И мельче: 1965 год.
Камера, до этих пор держащая крупный план, стремительно наезжает на автомобиль, скользит сначала по вращающимся исцарапанным дискам на колесах, следом по белым бокам машины, после чего оказывается внутри салона. В салоне сидят двое. Он и Она. Мужчина и женщина средних лет.
Смена кадра ведет за собой перемену картинки. Он и Она, спотыкаясь, семенят по узкой тропе мимо ярко-синих стен и каменных кладок, одновременно поворачивая голову при виде стоящей чуть поодаль группки женщин в расшитых золотом белоснежных платках. Женщины улыбаются…
Стоп!
Думаю, хватит флэшбэка. Непосвященным все равно ничего не понять, так что лучше объяснить попроще: в 1965‑м художница Ольга Брендель, ставшая спустя много лет моей бабушкой, вместе с моим будущим дедом отправились на своем «москвиче» в Дагестан – на этюды.
Эти этюды и есть начало довольно странной истории с тремя неизвестными, приведенными, однако – то ли чьей-то волей, то ли по иронии судьбы – к общему знаменателю…
* * *
«От трех станций навстречу друг другу вышли три поезда. Скорость одного из них…» – бубня себе под нос, читает задачку из учебника по математике моя младшая дочка.
Иногда мне кажется, что я – один из этих поездов, и на моем пути чего только не случалось и что только не мелькало за окнами. Помню разное, но больше – запахи. Запах цветущего олеандра. Запах горячего песка. Запах темно-бордовых помидоров сорта «Бычье сердце» из нашего огорода. Запах подвала, в который меня посылали, чтобы к приходу гостей наполнить пузатые черные кувшины с вишневым орнаментом домашним вином. Запах перебродившей изабеллы. Запах разбавителя, с которым моя бабушка смешивала масляную краску, пока писала картины в своей мастерской.
Мастерская была моим персональным раем. Она и сейчас – рай, пусть даже после смерти бабушки я был из него изгнан. Слава богу, что в последний свой приезд в этот дом, стоящий на окраине кайфующего у самого берега Сухума, я успел переснять все бабушкины картины. И – те самые этюды, которые теперь всегда со мной.
* * *
Это была настоящая мечта. «Мечта идиота», – может сказать кто-то. Ну и пусть говорит – мало ли дураков.
Этими этюдами я любовался все свое детство. Пялился, как подросток в пубертате на сексуальную красотку. Расспрашивал бабушку, мол, что там, да как. А она с удовольствием рассказывала – жаль только, что в памяти моей не осталось от этих рассказов почти ничего.
Она говорила о домах цвета охры в Чохе. О зелени Табасарана. О синеве Кубачи. О черноте моста, по которому им с дедом нужно было перейти реку, и что переход этот оказался совершенно невозможен, потому что на мост вылезло погреться невероятное количество змей.
Было что-то еще, может быть, даже важное, но теперь стертое, забытое, ушедшее.
А мечта… Да вот же она! Глядя на все эти дагестанские этюды, я понимал лишь одно – то, что очень хочу оказаться в тех самых местах, чтобы увидеть их своими глазами. Охру, зелень, синеву, черноту. Очень хочу. Но – не увижу никогда.
Ну, правда же! Где я, московский школьник, на лето выбирающийся к родным в Абхазию, а где все эти Чохи и Гунибы? «О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, пока не предстанет Небо с Землей на Страшный господень суд»…
Мечта и правда была идиотской, трудно с этим не согласиться.
* * *
От трех станций навстречу друг другу вышли три «поезда». Первым из них была моя бабушка (думаю, она, человек, обладавший неплохим чувством юмора, вряд ли бы обиделась на меня за это сравнение). Вторым поездом был я.
Дагестан почему-то не давал мне покоя: я доставал им всех, включая столичных коллег. Одна из коллег, кстати, была дагестанкой.
– Ну, посмотри же, – сказал я. – Вдруг узнаешь, что тут за места нарисованы.
– Ок, – ответила она. – Вот это – с синими стенами – мои Кубачи. А еще знаешь, что? Уверена, что твоя бабушка, когда приезжала сюда на этюды, наверняка жила у моего дедушки, потому что тогда почти все приезжие у него останавливались.
Смешно.
* * *
От трех станций навстречу друг другу вышли три поезда… Вот же странная задачка! Что им было нужно, этим поездам? Знали ли они, что когда-нибудь непременно встретятся?
Два года назад я женился на своей коллеге-дагестанке – той самой, что рассказывала мне о своем деде. И вот тут-то, дав протяжный гудок, от третьей станции и отошел последний состав…
Я попал в Кубачи в возрасте 42 лет – взрослый дядечка с почти полностью поседевшей бородой, тремя детьми и растерянными за ненадобностью иллюзиями.
Как называется кинематографический прием, благодаря которому прошлое и настоящее оказываются в одном кадре? Черт его знает. Может быть, и нет такого. Но у меня случилось именно так.
От трех станций навстречу друг другу вышли три поезда…
По одной из тропинок – где-то в районе Хаща, нижнего села, идут двое. Он и Она. Мужчина и женщина средних лет. Около одного из родников она ставит свой этюдник и начинает крупными мазками фиксировать на листах картона то, что видит вокруг: синие и бирюзовые балконы, людей на плоских крышах, узкую улицу, бредущего по ней ишака, зеленые горы, закрывающие горизонт, полуразрушенную мечеть, низкие проходы под домами. Это – моя бабушка. И это – ее этюды, многие из которых, пусть и не станут большими картинами, нарисуют мне мой Дагестан. И заставят в него влюбиться.
По другой тропинке идет совсем другая Она. Молодая и смуглокожая. Может быть, даже в расшитом золотом белоснежном кубачинском казе на голове. Это – моя будущая жена. И это – ее Кубачи, мечта, врученная мне в качестве свадебного подарка. Мне хочется верить, что поставив холодный от воды мучал на камень, она подойдет поближе к моей бабушке и, как и я, влюбится в ее этюды.
А я… Я тоже выйду им навстречу. «От трех станций навстречу друг другу вышли три поезда…» – таковы условия задачи, которые невозможно изменить.
* * *
…в художественной школе нас учили вот так: протереть шершавый лист влажной губкой, чтобы мазки (лучше, если кисть – колонок) получались еще прозрачнее. Краски соединялись и, переходя друг в друга, рождали воздух.
Мои Кубачи – воздух без лишних деталей. Где-то внизу – согнувшиеся старушки в платках. В траве – тихое поскрипывание кузнечиков. В воздухе – невидимые капельки дождя. Сыр – порист. Облака – мучнисты. Камни – остры. Стены – цвета неба.
Акварель укутывает поверхность листа.
Ни одного разговора, ни одного громкого звука, ни одного резкого движения.
Под ногами осколки скал. Это – дорога. По краям сушатся кругляки из кизяка, смешанного с соломой. Это – для зимы.
Птица, около минуты парящая на одном месте, вдруг резко падает вниз, расправляя крылья лишь у самой земли.
Акварель течет, подгоняемая водой из источника. Она настолько холодна, что сводит зубы.
Мои Кубачи – вода. Бирюза в домах. Ультрамарин на входных дверях. Кобальт в небе. ФЦ на тарелках. Цветущие васильки вдоль дороги. Журчание травы на раскормленных радугами округлых боках Бейхе.
Крик ишака, как сирена небольшого судна, выходящего из порта.
Мои Кубачи – путь. Тропинка вверх, тропинка вниз, примятые цветы под деревом, щербатые остатки покинутого села Амузги, кот, зачем-то спящий в мангале, заросшее крапивой кладбище, старушка, ловко обгоняющая меня на крутом спуске.
Ослепленные временем окна покинутых домов. Женщины, несущие за спиной огромные черные мучалы. Сторожевая башня, видная издалека. Еле различимый за туманом Уркарах.
Мои Кубачи – параллельность. Параллельная вселенная. Параллельные судьбы. Параллельные времена. Параллельные мы.
За каждым поворотом тропинки – новая жизнь, новый цвет, новый звук, новая пустота и новая наполненность.
«От трех станций навстречу друг другу вышли три поезда…» Я верю, что они еще непременно встретятся.
Как?
Мои Кубачи – загадка, которую мне не разгадать. И в этом – вся прелесть.
Размывая контуры привычного, акварель дышит мечтами. Хочется дышать вместе с ней. В такт то ли с сердцем, то ли с несущимися куда-то поездами.
http://journaldag.ru/290-boris-voycehovskiy-fleshbek.html
Новости по теме